Ох, мамочки! Материнского инстинкта на самом деле не существует?

«Когда ты заведешь ребенка? Неужели ты не чувствуешь, что твой организм этого требует?» – после подобных вопросов ежегодных встреч с одноклассниками хочется избегать как шабаша ведьм. Начинает казаться, что общество жаждет видеть вас матерью гораздо сильнее, чем этого хотите вы сами. Не лучше обстоят дела и в том случае, когда вы уже испытали радость материнства, но по какой-то причине не собираетесь бросать работу и проводить с ребенком 24 часа в сутки, – вас сразу же стараются заподозрить в несусветном эгоизме или природной неполноценности…

Неужели существует какой-то механизм, который должен активировать вдруг страстное желание стать матерью, и именно у вас с ним технические неполадки? Расслабьтесь, подобного устройства пока не существует, но поговорить о таком «вымышленном изобретении», как материнский инстинкт, стоит подробно и отдельно.

Изучением материнского инстинкта как исторического феномена в 80-е годы занималась французская писательница Элизабет Бадинтер. Ей, к слову, принадлежит титул самой влиятельной интеллектуалки во Франции по итогам 2010 года и хлесткое изречение о том, что «материнство – новая форма рабства» в наше время. К такой радикальной позиции автор пришла не просто так: она сосредоточилась на изучении материнства в разные эпохи и обнаружила, что материнский инстинкт вовсе не вдохновленное природой качество, которое рано или поздно просыпается в каждой из нас, а культурный феномен, который менял свое значение в разные годы. Бадинтер, к примеру, нашла ссылки на так называемый материнский инстинкт в Библии и при этом подробно описала полное отсутствие этой идеи в XVII и XVIII веках. Доказательством последнего является то, что вскармливание и забота о детях в ту далекую эпоху считались привилегией слуг: матери намеренно избегали общения с младенцем, передавая его в руки няням. В эти времена дети не появлялись на картинах, потому что считались своеобразной несовершенной версией взрослых, а детская смертность была крайне высока из-за безразличия медицины к отпрыскам подрастающего поколения.

А теперь грех не вспомнить стандартное изречение любого увлеченного преподавателя экономики, который считает, что именно последняя – двигатель всех изменений в обществе. С приходом индустриальной революции и капитализма концепция материнства претерпела серьезные изменения. Во второй половине XVIII века воцарилась эпоха Просвещения с ее рационализмом и сосредоточением на личности индивидуума, а экономика начала развиваться семимильными шагами. В новой идеологии каждая человеческая жизнь обрела ценность, а процесс воспитания члена общества превратился в некий ритуал, который сопровождал и подпитывал «миф о материнской любви» – социальное изобретение общества, которое как никогда нуждалось в рабочей силе, а вовсе не унаследованная из природы характерно женская черта.

Самый известный французский социолог XX века Пьер Бурдье для объяснения общественных процессов выводил такие концепции как «социализация биологического» и «биологизация социального». В призме материнства под первым можно видеть асимметричное разделение ролей в браке по биологическому признаку пола (женщина – мать, мужчина – добытчик), а под вторым – попытку найти природные корни, приписать высшим силам такое социальное явление, как осознанное материнство. К сожалению, отцовство таким же ареалом прекрасного в нашем обществе не обрастает…

Более поздние психологические исследования конца XX века подтверждают, что материнский инстинкт не врожденная, а приобретенная способность. Те чувства, которые мы испытываем после рождения ребенка, имеют исключительно социальные корни и являются следствием воспитательного процесса, а именно развитой эмпатии как типично «женского» свойства, которое с детства через куклы и пассивные игровые активности прививает нам сочувствие и сопереживание по отношению к другим. Нашим друзьям-мальчишкам запрещено плакать от обиды (это «немужественная» реакция), в то время как нам, напротив, позволительна эта слабость. При чем же здесь материнство? Много лет спустя мы начинаем воспроизводить воспитательные модели: услышав плач ребенка, первыми вскакиваем с места, чтобы его успокоить, принимая от общества миссию сочувствующего объекта и негласно передавая мужчине статус холодного и равнодушного субъекта. Иными словами, мы не рождаемся заботливыми матерями и женами, а всю жизнь по укоренившимся в обществе патриархальным установкам учимся ими быть, принимая материнский инстинкт как должное и, к сожалению, не проводя параллель между безучастным к воспитанию малышей мужем и подрастающим сыном, которому запрещены слезы, но разрешен бокс и машинки…