В некоторых обществах года не считают по дням рождения и сам по себе возраст как цифра не имеет никакого значения – например, у австралийских аборигенов и у некоторых племен Самоа. Представьте, если бы мы тоже взяли за основу такой подход, то многое бы изменилось. Да, кто-то сразу бы расстроился, что не будет больше вечеринок и праздников по случаю дня рождения, но ведь в нашей культуре отсчет возраста – это не только ежегодное веселье, но еще и масса всяческих обязанностей. В 20 нельзя одно, в 30 – другое, а уж в 50 (и строго-настрого!) – третье. Выходит, возраст из красивой цифры превращается в некий диктаторский ограничивающий фактор, который если не заставляет, то уж точно настоятельно подталкивает к тому, чтобы режиссировать свою жизнь по тому или иному сценарию. Особенно ярко это ощущается, когда делаешь экскурс в историю и узнаешь, например, в каком возрасте мужчины и женщины еще в позапрошлом веке назывались старыми. Примерно в том самом, в котором мы оканчиваем институт и, наоборот, чувствуем себя на самой комфортной ступени собственной молодости.

На женщин возраст давит еще сильнее, чем на мужчин, когда к разговору на тему «должен/должна» подключается репродуктивный вопрос. То есть список «можно» и «нельзя» относительно возраста у женщин всегда выходит длиннее, чем у мужчин. И пространство для маневра гораздо скромнее: мол, уже до 30–35 лет нужно продемонстрировать карьерные успехи и преуспеть в личной жизни, а лучше еще и создать семью с несколькими детьми. В итоге кто-то пытается угнаться за двумя зайцами, а кто-то до 30 лет сосредотачивается на чем-то одном, а позже, если есть желание, решает «доработать» и другие области жизни.

А если прибавить сюда достижения репродуктивной медицины, которые позволяют без серьезного ущерба для здоровья переносить рождение первого ребенка на более поздний этап своей жизни, то выйдет, что сейчас мы живем в эпоху триумфа 35–40-летних женщин, которые именно в этом возрасте достигают того, чего хотели и о чем мечтали, будь то высокий руководящий пост, семья или просто возможность жить в свое удовольствие, иметь удаленную работу и путешествовать

В Европе 35–40-летние повсюду, ведь пока 25-летняя молодежь пытается найти время для сна между 10-часовым рабочим днем и сессиями очередной мастерской университетской программы, на которую они зачем-то записались, эта «новая молодежь» выходит из офиса в 19-00, оккупирует террасы городских кафе и открывает Tinder, чтобы наметить себе романтическое приключение на выходные. И причем девушек, живущих в таком ритме, так же много, как и мужчин, и, в отличие от сюжета сериала «Секс в большом городе», под этот профиль подходит уже не только зажиточный средний класс, который может позволить себе туфли за несколько сотен долларов, но и менее состоятельные слои населения. Последние, опять же в том числе и из-за кризиса, «переносят» свою молодость на более позднее время, когда долги за учебу оплачены, шишки на первых серьезных романах набиты и теперь наконец-то можно немножко пожить и для себя. Бальзаковский возраст (по определению, от 30 до 40 лет) – это теперь та самая пора, когда можно, как героиня Бальзака виконтесса д’Эглемон, упиваться собственной независимостью, самостоятельностью и свободой в проявлении чувств.

Заметьте, что в журналах все реже появляются юные 20–25-летние особы: никому не интересны их интервью, потому что с жизнью они еще мало знакомы, и уж тем более кто будет верить их советам про уход за кожей или телом, если в этом возрасте даже после шумной вечеринки с коктейлями просыпаешься свежей, как персик, на следующее утро

Совсем другое дело – женщина лет сорока или даже старше, которая может поделиться секретами, а ее рассуждения о мужчинах и о любви к собственному телу хочется разобрать на цитаты. Наконец-то глянец прекращает панически бояться взрослых женщин и принимает их с достоинством (ну и пусть, что не без фотошопа, ведь последний и 19-летних моделей не обходит стороной). Или даже раздвигает наши собственные возрастные рамки еще шире. Когда Изабелла Росселлини в 63 года рекламирует Lancôme – не без морщин, но все с тем же лучистым проникновенным взглядом, то кто-то непременно напишет, что шестьдесят – это теперь новые сорок. О чем же тогда говорит харизматичная Бетт Мидлер, которая в свои 70 позирует для Marc Jacobs, или польская актриса Хелена Норович, которая в 80 лет рекламирует элегантные пальто и костюмы Bohoboco лучше любой худощавой нимфетки?

Кто-то иронизирует на тему этой тенденции, в шутку называя все происходящее «бабушкиным шиком», а мы, наоборот, констатируем летальный исход такого диагноза, как старость. Причем для всех: для 30-летних, 40-летних, 50-летних и старше. Нет, дело вовсе не в том, что мы прекратили стареть, просто мы потихоньку перестаем делать из суммы годов трагедию и начинаем получать от взросления нескрываемое эстетическое наслаждение.